Туманова Ольга - Романс
Ольга Туманова
Романс
Он позвонил в дверь ровно в два. Как всегда, позвонил точно в обговоренный
срок. И пришел, как всегда, раньше. Не таясь, стоял на другой стороне, против
ее окон, смотрел на окна и ждал. Чего? Двух часов? или что она выйдет на
балкон и позовет его, радостно? И вот он стоит на пороге. В огромном черном
тулупе, таком нелепом в пусть еще и холодный, но уже весенний месяц. Стоит,
такой необъятный, громоздкий. Как сказал он сам, увидев ее впервые: "Я рядом с
вами просто бегемот".
Он снимает шубу, такой неповоротливый, такой огромный в ее крохотной
прихожей. Устраивает шубу на вешалку, и возится с шубой долго, нудно - ну, при
чем здесь шуба, какая чушь будоражит ее душу. И вот - наконец-то! - шуба
пристроена, и в прихожую не войти, она вся заполнена огромным черным
пространством, и от него, от этого пространства запах прелости, жуткий запах,
в нем гаснет дух ее квартиры, в нем гибнет нежный аромат духов.
Он стоит на пороге комнаты, закрыв собой проем (в одной руке бутылка
водки, в другой - огромный жирный торт), и смотрит на нее, не на комнату, на
нее.
Она принарядилась: надела шелковый костюм, что ей к лицу и делает ее ярче,
эффектнее, повозилась с косметикой и над волосами поколдовала, придала им
асимметричность, что тоже шла ей необыкновенно. И, глядя в зеркало, сама себе
удивилась: как она еще может быть красива. И скептически уточнила: иногда.
Он пришел и с порога обомлел. И все вздыхал, и ахал, и поглядывал на нее
выразительно, должно быть, с томлением - и пока стоял на пороге квартиры, и
пока долго и нудно снимал свой тулуп, и вот теперь, пока стоит в проеме двери.
Стоит, наклонив вперед огромную шею, и смотрит на нее, как жирный кот на
свежую сметану. Сейчас облизнется, и язык, огромный, жирный, дотянется до
ушей.
Не облизнулся. Шагнул, и оказался на середине комнаты. Какая маленькая у
нее комната.
Деловито ставит на стол водку, долго устраивает торт, но - наконец-то -
садится (вернее, усаживается) поближе к водке, и стул потрескивает.
Смотрит, теперь с довольством, на стол - тот празднично сервирован и полон
закусок (салаты ее конек).
По-хозяйски разливает водку, подносит стопку ко рту (какие крошечные у нее
рюмки!) и произносит так многозначительно: "С праздничком". И она заставляет
себя улыбнуться. И даже что-то молвит в ответ. (В праздники, когда за стенкой
смех и радостные вскрики, так хочется, чтобы рядом был мужчина. Что за
странная сила в именовании? Ну, хорошо, Новый год, день рождения - влияние
звезд, допустим. Но - восьмое марта, что изменилось в нем оттого, что кто-то
решил назвать его Восьмым?)
Он отправляет в рот огурчик, и тот похрустывает.
Вновь берет бутылку водки, и, довольным взглядом отметив ее рюмку, почти
полную, наливает лишь себе. И вновь махонькая стопка исчезает в огромной руке,
и она ждет: сейчас раздастся хруст, и ее хрусталь... Но рюмка благополучно
опускается на стол, а он, подкладывая и оливье, и винегрет, смотрит на нее (да
не на рюмку, на нее) теперь уже со страданием, и где-то рядом его обычная
слеза. И говорит.
Дочь... С шестнадцати лет он дарил ей бриллианты, и вот результат: дочь
замужем, а его и знать не хочет, он ей больше не нужен. ( И в голосе слеза. И
смотрит на нее. И ждет. И она кивает головой, стараясь показать сочувствие, и
молчит.)
А мать? - и слеза уже угадывается в глубине глаз. - Второй сын, его брат,
тот, что живет с матерью - пьяница. Помогает матери - он, а вся любовь - тому.
В его глазах - гамма чувств, в ни
